Он приблизил глаза к самому ее лицу. — Я просто должен знать, пойдет ли ко всем чертям работа, из-за которой я рву себе кишки, когда хозяин окочурится.
Шейла отвернулась. Кэш запустил в свои волосы обе пятерни, зачесывая их на несколько секунд к затылку и снова позволяя им упасть на лицо. И при этом беззвучно ругался по-английски, по-французски и на том смешанном языке, который перенял у матери.
— Посмотри, — наконец сказал он, подводя ее к двери, — видишь, лесорубы пришли справиться о нем. Я опять звонил в Бель-Тэр, но не мог добиться ни одного вразумительного слова. У Хоуэла язык примерз, как у мороженой рыбы. Я же должен что-то сказать рабочим.
Несколько успокоенная его деловым тоном, она с каменным лицом повернулась к нему.
— Скажи, что он чувствует себя так, как предполагалось. Доктор обещает, что завтра Коттону должно стать чуточку лучше. — В ее глазах мелькнуло что-то жалкое. — Если вообще станет.
— Спасибо.
— Можешь приходить, узнавать.
— А тебе еще не прописали постельный режим?
— Я что-то тебя не понимаю…
— Койку тебе здесь еще не выделили? Очень уж дерьмово ты выглядишь.
— Как вы изысканны в комплиментах, мистер Будро!
— Да, я действительно немного польстил тебе. На самом деле все гораздо страшнее. Когда ты в последний раз ела горячее? А спала хоть несколько часов подряд? Когда принимала ванну? Почему ты так терзаешь себя из-за его болезни?
— Я не терзаю.
— Неужто?
— Нет. И я не нуждаюсь в том, чтобы ты говорил мне, как плохо я выгляжу. — Она вздернула голову кверху. — Я распоряжусь, чтобы Кен выдал деньги по ведомости в пятницу. Пока ты рвешь кишки ради компании, тебе будут хорошо платить за твои старания.
Она ушла, оставив его ругаться среди искусственных деревьев.
Доктор Коллинз вышел в зал ожидания на следующий день. Было около двух часов. Она сидела, прислонившись головой к стене. Сев рядом, он взял ее за руку, и она приготовилась к самому худшему.
— Мне бы не хотелось показаться безответственным оптимистом, но у вашего отца заметные признаки улучшения, — начал он.
— Слава Богу! — Она облегченно вздохнула. Доктор сжал ее руку.
— Я считаю необходимым подержать его в послеоперационной палате еще по крайней мере неделю. Но я уверен, что критический момент миновал.
— Можно, я зайду к нему?
— Да, можно.
— Когда?
— Через пять минут, в течение которых я предлагаю вам причесаться и подкрасить губы. Я думаю, вы не хотите насмерть перепугать моего пациента после всего, что он благополучно миновал?
Она улыбнулась в ответ.
Через пять минут она вошла в послеоперационную палату, куда уже заходила к нему, и в первую очередь отметила живой цвет его лица. Кожа утратила серый оттенок. Сиделка вежливо удалилась, дав возможность Шейле побыть наедине с отцом.
Нагнувшись к нему, она дотронулась до его волос.
Он открыл глаза.
— Ты поправишься, — прошептала она, приглаживая пальцем кустистую серую бровь, которая вновь своевольно топорщилась. — Когда тебе станет лучше, я тебе все объясню.
Она облизала губы, совершенно забыв о помаде.
— Но я хочу, чтобы главное ты узнал сейчас, потому что это правда.
Она умолкла, ей хотелось убедиться, что он в сознании и внимательно слушает ее.
— Я никогда не была беременна. Я никогда не делала абортов и никогда не убивала твоего внука. — Она положила руку ему на щеку. — Папочка, ты слышишь?
Его глаза наполнились слезами. Она получила свой ответ.
— Я никогда не лгала тебе за всю мою жизнь. Ты же знаешь. Я и теперь говорю правду. Клянусь нашим домом, Бель-Тэр, который мне очень дорог. Я никогда не была беременна. Это все… недоразумение.
Выражение его лица изменилось так, как бывает, когда после долгого мрака вдруг засияет яркий луч солнца. Лицо стало спокойным и умиротворенным. Глаза закрылись, и слезы просачивались сквозь трепещущие ресницы. Шейла вытирала их большим пальцем, затем нагнулась и нежно поцеловала его в лоб.
Выжатая как лимон, совершенно обессилевшая, но чувствующая себя счастливее, чем когда-либо за все эти шесть лет, она покинула больницу.
Первое, что Шейла сделала, вернувшись в Бель-Тэр, — приняла душ и вновь почувствовала себя человеком.
Затем она отправилась прямо в постель и проспала шестнадцать часов кряду. Проснувшись на следующее утро и почувствовав волчий аппетит, она, накинув первые попавшиеся юбку и кофту, отправилась на кухню. И когда омлет из трех яиц, ветчины и сыра был почти готов, в кухне появилась миссис Грейвс.
— Доброе утро, — радостно поздоровалась Шейла, ловко соскребая со сковороды на тарелку свой импровизированный завтрак. Обнаружив вторжение в свои владения, домоправительница не произнесла ни слова. Повернувшись на каблуках, она вышла. Удивленная, Шейла села за стол и быстро уничтожила все, что было на тарелке, запив свежевыжатым апельсиновым соком и двумя чашками кофе.
И только после этого она заметила, что идет дождь. Небо было темным от низких туч. В такой день лучше всего поваляться в постели. Что, видимо, и делают Трисия и Кен.
Не повидавшись с ними, она снова уехала в больницу. В дверях палаты остановилась как вкопанная, увидев невероятную картину. Опираясь на хрупкое плечо медсестры, как на костыль, отец стоял возле кровати! Увидев дочь, заулыбался ей:
— Боль адская, но ощущения — не передать! Уронив сумочку, Шейла бросилась к нему и впервые со дня помолвки Трисии и Кена обняла его.
Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы медсестра не вмешалась, обратясь к Шейле:
— Мне кажется, вас он слушается больше, чем меня, мисс Крэндол. Это самый несговорчивый и своевольный пациент, какой у меня когда-либо был.